С начала сентября на фронтах донбасской войны затишье. Спорадические перестрелки с применением стрелкового оружия и гранатометов вспыхивают иногда то под Горловкой, то под Марьинкой, то в других наиболее горячих точках на линии соприкосновения. Но все же это не идет ни в какое сравнение c периодом весны-лета, когда соглашения о прекращении огня игнорировались повсеместно, и стрельба (в том числе из артиллерийских орудий) шла по всему Донбассу, от побережья Азовского моря до Луганщины.

Так тихо, как сейчас, на востоке Украины не было со времен начала войны в апреле 2014 года. Нельзя исключать, что ситуация обострится ближе к датам не согласованных с Киевом местных выборов, назначенных в ДНР на 25 октября, а в ЛНР — на 1 ноября (впрочем, сепаратисты уже предложили Киеву новую, «компромиссную» дату выборов — 21 февраля 2016 года). Но все же вероятность возобновления крупномасштабных военных действий невелика: Кремль взял курс на заморозку войны и заталкивание самопровозглашенных республик обратно в состав Украины при сохранении широчайшей автономии и политического контроля со стороны России.

Замораживание конфликта и фактический слив военных сценариев расширения так называемой Новороссии отразились и на внутренней жизни самопровозглашенных республик. Наиболее одиозных лидеров сепаратистов — Игоря Стрелкова и Александра Бородая — Москва вынудила покинуть Донбасс еще летом 2014 года. Затем из зоны боевых действий были удалены Игорь Безлер, Николай Козицын и другие влиятельные полевые командиры.

В 2015-м давление на «идейную» часть сепаратистского движения усилилось. Из ДНР сотрудниками местного МГБ были высланы представители партии «Другая Россия»; Донбасс также покинули члены сформированного в основном из ультраправых подразделения «Русич» во главе с российским неонацистом Алексеем Мильчаковым. Последовательными сторонниками «русского мира» крайне болезненно была воспринята отставка председателя Народного совета ДНР Андрея Пургина, который продвигал в Донбассе идеи сепаратизма еще во времена президентства Виктора Ющенко. Постепенно всю военную и политическую власть в самопровозглашенных республиках концентрируют в своих руках полностью подконтрольные Москве «технические руководители», готовые выполнять любые команды Кремля, в том числе и по окончательному сворачиванию проекта «Новороссия».

В этих условиях усиливается отток с востока Украины российских добровольцев. Людей с обветренными лицами и флажками ДНР-ЛНР, наклеенными на огромные рюкзаки, все чаще можно встретить на улицах «порта пяти морей» — Москвы. Отсюда они постепенно разъезжаются по своим регионам. В случае, если военные действия не возобновятся с прежней силой, Россия получит десятки тысяч людей, которые вернутся из зоны конфликта обратно с очень специфической системой ценностей, навыками обращения с оружием и, возможно, самим оружием. Российское государство, полтора года назад всячески способствовавшее переправке добровольцев и наемников на донбасский фронт, теперь судорожно пытается оградить себя хотя бы от потоков оружия, идущего уже в обратную сторону — даже роются рвы на границе между Ростовской областью и Донбассом.

— У меня такое ощущение, что особой проблемой эти люди для общества не станут, в какую-то большую волну это не перерастет. Такого сильного наплыва посткомбатантов, как после Чечни или, тем более, после Афганистана, не будет. Как ни крути, у «человеческого материала», который был в Донбассе, другое качество. Это далеко не самые передовые слои общества. Думаю, что в течение трех-четырех лет проблема исчезнет сама собой, эти люди просто сопьются, сядут в тюрьму, останутся просить милостыню в переходах. Они не смогут вжиться в наше общество, не смогут представлять там какую-то значимую прослойку. Они не смогут сорганизоваться, создать эту прослойку.

Изначально было понятно, что это билет в одну сторону, никто им с автоматами-пулеметами вернуться не даст.

Российская власть воюет с либералами, но с либералами она воюет для видимости. А на самом деле главнейшим, страшнейшим врагом этой власти могут быть самоорганизованные вооруженные группировки людей, прошедших войну. Таким группировкам власть не даст возникнуть вообще, ни в каком случае. Следующие, кого будут громить, — тут я готов спорить на пять баксов — это группы вернувшихся из ДНР-ЛНР ветеранов. Это совершенно точно.

— В общем-то да. Потому что российское общество — тут есть некий консенсус — считает, что Вторую чеченскую войну мы выиграли. А после Первой Чечни все было совсем плохо — кинули небоеспособную армию, восемнадцатилетних пацанов. Ни денег тогда не было, ничего. Жуть, конечно, полная.

— Нет, сейчас у страны дофига денег — многих из них купят, заставят молчать при помощи денег. Деньги в данном случае — штука действенная, прямо скажу. Синдром какой-то будет, конечно.

Но все же нужно понимать, что регулярной российской армии в Донбассе было немного. Непосредственно в боевых действиях участвовало сравнительно небольшое количество человек. И говорить о том, что вот эта прослойка как-то будет на что-то влиять, нельзя. Она будет незаметна, рассосется и все.

— Да, конечно, там очень серьезная ситуация. Но, опять же, для Украины эта война, во-первых справедливая, а во-вторых, она будет выиграна. В том, что Украина выиграет войну, я с самого начала не сомневался, но теперь это совершенно очевидно. Поэтому синдром будет легче.

Там мощнейшее волонтерское движение, мощнейшее гражданское общество начало образовываться. И волонтеры, и общество этой проблемой уже занимаются. Да, Украина в донбасскую войну вошла с таком же состоянии, как Россия в Первую чеченскую в 1994-1995 годах: практически полностью отсутствующее государство, неработающая экономика — ниже падать некуда. Само украинское государство для реабилитации ветеранов не делает ничего — я отслеживаю эту ситуацию. Это, конечно, плохо. Это, безусловно, приведет к проблемам. Из-за того, что в военных действиях участвует очень много людей, синдром будет массовым и протекать будет сложно. Одними волонтерскими, общественными организациями проблему не решить: тут нужно именно государственное участие. Как оно слило проблему беженцев из Донбасса, не занимается ей, так же оно не хочет заниматься ветеранами. Проблемы Украина из-за этого получит — тут даже к бабке не ходи.

— Большинство войн, которые мы застали, начинались медленно и неохотно. В Чечню мы в 1994-м вползали медленно, в течении нескольких месяцев; в Донбасс мы вползали медленно.

В Сирии пока разговор идет о том, что нас там тысяча человек. Если получится ограничиться этой тысячей, которая будет сидеть на базе, — уже хорошо. Но уже сейчас у меня появилось подозрение, что мы в конце концов втянемся туда по полной, введем очередной «ограниченный контингент» тысяч в сто, и в итоге заработаем себе новый Афганистан. Еще на десять лет и с десятками тысяч трупов.

Только война там будет совсем другая, чем во время первого Афганистана: противник там другой, вооружение у него другое, потери будут больше, чем в Афгане.

Новый Афганистан — это конец нынешнего режима и новая стадия развала империи.

Так что к Сирии у меня очень настороженное отношение. Не факт, что события будут развиваться по этому драматическому сценарию, но если именно по нему разовьются — ну все, сливай воду нафиг тогда.

— Психологической реабилитации ветеранов у нас в стране как не было, так и нет. Вообще. Когда я вернулся со Второй чеченской в 2000-м, у меня тоже башку начало клинить. Я тогда уже устроился работать в газету и как-то занялся этой проблемой. Выяснил, что в 2001 году в России не было ни одной государственной клиники, занимающейся проблемами ветеранов. Ни одной! Мне удалось найти только одну частную клинику, но она была за деньги. Сейчас у меня ощущение, что ситуация не изменилась вообще ни разу. Помер Максим, и хрен с ним. Родина тебя из твоей деревни взяла, отправила на войну, там тебе руки-ноги оторвало. Потом родина тебе 200 баксов пенсии кинула, а дальше выкарабкивайся сам, как знаешь, притом что у тебя на одни катетеры четыреста долларов уходит, — это я сейчас реальный случай рассказываю.

Есть только Руслан Аушев, которого уже практически нет, и «Боевое братство», которое себя скомпрометировало чуть более, чем полностью. Какой-то значимой частью общества ветераны так и не смогли стать. В общем-то, это естественно. Люди, прошедшие эти войны, не склонны к коллективизму. Ну один ты раз с товарищами встретился, ну другой раз встретился — на пятый раз уже не хочется. Этих людей объединяет только прошлое. А в тех странах, где получается мощное ветеранское движение, людей объединяет будущее. И, как правило, в тех странах, где мощные ветеранские движения есть (например США, Великобритания), сообщества объединяются на основе общего взгляда на будущее, на основе пацифизма. Их послание обществу: «Ребята, не надо воевать. Мы прошли войну, знаем, что это такое, ну ее нахрен, эту войну». А в России это невозможно.

— Да, таких людей много. Есть такое понятие, как «человек-война». Это человек, живущий войной. Я таких людей несколько раз в жизни видел — ты его ни с кем не спутаешь. Это уже не человек, это уже полуживотное. Ему, кроме войны, уже ничего не нужно, и он суперпрофессионал. Таких немного. Есть люди, для которых война становится наркотиком, им сносит от войны крышу — таких людей достаточно. Есть люди, которые не могут приспособиться к мирной жизни; они от войны удовольствия не получают, но и в мирной жизни себя найти не могут, и едут туда вновь, как в заколдованный круг. Я вот из этой категории. На Вторую чеченскую я поехал добровольцем именно потому, что в мирной жизни не нашел себе места. Нас таких, которые возвращались во Вторую Чечню контрактниками, отслужив на Первой срочниками, был просто вагон. Люди туда тысячами ехали. Приличный процент из тех, кто был на войне, возвращается туда вновь.